* Автор еще недавно популярных, но теперь полузабытых сочинений, один из “советников” Хрущева, Федор Бурлацкий, в 1953 году был сотрудником “главного” журнала “Коммунист” и присутствовал на докладе Маленкова, прочитанном, по-видимому, осенью того года перед “аппаратом” ЦК КПСС. В докладе, сообщает Бурлацкий, “то и дело звучали... уничтожающие характеристики... Надо было видеть лица присутствовавших, представлявших тот самый аппарат, который предлагалось громить. Недоумение было перемешано с растерянностью, растерянность со страхом, страх — с возмущением. После доклада стояла гробовая тишина, которую прервал живой и, мне показалось, веселый голос Хрущева: “Все это, конечно, верно, Георгий Максимилианович. Но аппарат — это наша опора”. И только тогда раздались бурные, долго не смолкавшие аплодисменты. Так одной фразой Первый секретарь завоевал то, чего Председатель Совета Министров не смог своими многочисленными речами” [360] . И всего за год с лишним “соперничество” государства и партии окончилось победой последней... Но ясное представление об этом соперничестве имеет немалое значение для понимания и того времени, и последующей истории страны.
* Маленков и Берия в сущности ставили перед собой задачу завершить тот процесс оттеснения партии на задний план, который начался в середине 1930-х годов. Выше приводились “откровенные” слова Берии о том, что роль партии должна быть ограничена “подготовкой кадров” и “пропагандой” — то есть свестись к политико-идеологическому “воспитанию”. При Сталине уже в 1940 году и, окончательно, в 1943-м как раз к этим функциям была сведена роль партии в одном из основных институтов государства — в армии : полновластных комиссаров сменили политработники, игравшие, по сути дела, только “воспитательную” роль (в сегодняшней Российской армии также есть именно “воспитатели” — хотя, конечно, уже не в “коммунистическом духе”).
* Однако, с другой стороны, послесталинское государство явно предлагало кардинальную ревизию прежней программы, ибо выдвинуло в качестве главной цели экономики производство средств потребления (за счет средств производства), а, кроме того, устами Маленкова объявило о немыслимости войн между мирами социализма и капитализма в “атомную эпоху”. 12 марта 1954 года, выступая на собрании избирателей (14 марта состоялись очередные выборы в Верховный Совет СССР) — то есть опять-таки не перед партией, — Георгий Максимилианович провозгласил, что прямое противоборство социализма и капитализма “при современных средствах войны означает гибель мировой цивилизации” [361] * . И, надо прямо сказать, тезис этот был вполне обоснованным: он подтверждается ходом событий уже почти полстолетия: даже хрущевская доставка ядерных боеголовок на Кубу в 1962 году не привела к войне.
* Уместно также полагать, что маленковское предложение (на сессии Верховного Совета 8 августа 1953 года) переориентировать главные экономические усилия на производство средств потребления было обусловлено, в частности, осознанием немыслимости в дальнейшем полномасштабных войн (хотя об этом Маленков сказал позднее, через семь месяцев), в связи с чем отпадала, мол, острейшая необходимость в сверхзатратах на тяжелую (во многом — военную) промышленность. Но в январе 1955 года, выступая на Пленуме ЦК, Хрущев категорически отверг эту программу, определив ее словом, давно ставшим бранным — “оппортунизм”, — и получил, по сути дела, всеобщую поддержку. На том же Пленуме Молотов обрушился на маленковскую речь, произнесенную 12 марта 1954 года: “Не о “гибели мировой цивилизации” и не о “гибели человеческого рода” должен говорить коммунист, а о том, чтобы подготовить и мобилизовать все силы для гибели буржуазии” [362] . Это означало, помимо прочего, что необходимо всемерно развивать тяжелую промышленность — основу военной.
* Но тем самым отвергалась та, казалось бы, чрезвычайно привлекательная для всего населения страны экономическая программа, которую Маленков обрисовал в своем докладе 8 августа 1953 года и против которой Хрущев поначалу отнюдь не возражал — по-видимому, потому что еще, так сказать, не собрал вокруг себя силы партии для отпора. Современный историк пишет о маленковской экономической программе: “Предполагалось резко изменить инвестиционную политику в сторону значительного увеличения вложений средств в легкую и пищевую промышленность, сельское хозяйство; привлечь к производству товаров для народа предприятия тяжелой промышленности... Решения августовской сессии Верховного Совета... предусматривали снижение сельхозналога (на 1954 год — в 2,5 раза), списание недоимок по сельхозналогу за прошлые годы, увеличение размеров приусадебных участков колхозников, повышение заготовительных цен на сельхозпродукцию...” и т. д. [363]
* И своего рода результат: “После выступления в августе 1953 г. имя Маленкова, особенно среди крестьян, стало очень популярным. Газету с докладом Маленкова “в деревне зачитывали до дыр, и простой бедняк-крестьянин говорил “вот этот — за нас!” — можно было прочитать в одном из писем, направленных в ЦК КПСС” [364] .
* Конечно же, и “сельские бедняки”, и вообще большинство населения страны с безусловным одобрением восприняли маленковский доклад. Но у активной в политико-идеологическом отношении части людей эта программа вызывала сомнения или даже прямое отрицание.
* Позволю себе в очередной раз сослаться на личный опыт. В том самом августе 1953 года я вместе с мужской частью университетских студентов (разных факультетов) своего курса находился на “воинских сборах” в лагере около города Коврова (в университете весьма интенсивно действовала военная кафедра, готовившая студентов к офицерскому званию). Дважды за время обучения нас отправляли в лагеря, где, надо сказать, мы оказывались в весьма нелегких условиях, ибо командирами составленных из студентов университета взводов и отделений были курсанты знаменитого училища имени Верховного Совета — по сути дела, “супермены”, почти каждый из которых являл собой мастера в каком-либо виде спорта, и только очень немногие из нас успешно выдерживали “нагрузки” вроде 25-километровых марш-бросков со всей амуницией да еще и в жаркую погоду.
* К вечеру 8 августа 1953 года, после утомительного дня, я вместе с другими сидел на палаточной завалинке; перед глазами был грозный транспарант: “Американский империализм — злейший враг Советского народа”, а из громкоговорителя, укрепленного на сосне, звучал голос Маленкова, излагавшего свою программу переориентировки с тяжелой промышленности на легкую и сельское хозяйство. И ясно помню, что нашлись студенты, которые — разумеется, понизив голос — выразили свое сомнение или даже неприятие этой новации. Должен признаться, что к ним принадлежал и я сам...
* Правда, впоследствии, в первой половине 1960-х годов, я мыслил иначе, ибо проникся “диссидентскими” воззрениями и в сущности вообще “отрицал” всю советско-социалистическую систему. Полагаю, что и у меня, и у других людей моего поколения и круга это был своего рода неизбежный и, по-своему, нужный * этап развития, хотя у некоторых он чрезмерно затянулся... Необоснованность представления об СССР как об агрессивном монстре, постоянно готовившемся наброситься на “демократический” мир Запада, понял в конце концов даже самый крайний из “диссидентов” — А. И. Солженицын. В сентябре 1996 года он — для множества его почитателей абсолютно “неожиданно” — резко осудил горбачевско-ельцинское поведение на мировой арене:
* “Армия наша перестройкой сотрясена... Добрые правители вначале до того себя радужно настроили: вот сейчас все откроем Америке, вообще повернемся к общечеловеческим ценностям, — что не будь у нас ядерного оружия, которое все проклинали и я — первый (выделено мною. — В. К. ), сейчас бы нас уже слопали” [365] .
* В свете этого “итога” имевшее место сорока годами ранее неприятие маленковской программы резкого сокращения вложений в тяжелую промышленность предстает как вполне оправданное в исторической перспективе отношение к делу. Ведь, согласно сведениям США, к 1953 году они имели 1160 атомных бомб и почти столько же самолетов, способных доставить бомбу в СССР, у нас же имелось не более 100 бомб, а средства их доставки за океан только начинали разрабатываться... [366] Притом, как более или менее ясно теперь, спустя почти полвека ** , определенное равновесие, атомный “паритет” препятствовал и препятствует развязыванию военных конфликтов мирового масштаба. Но без огромных затрат на развитие тяжелой промышленности СССР этот паритет был бы невозможен.
* Казалось бы, выдвинутая Маленковым программа преимущественного развития сельского хозяйства и легкой промышленности была естественным решением; ведь уровень жизни в стране в 1953 году, через восемь лет после Победы, оставался очень низким. Достаточно сказать, что в СССР на душу населения приходилось зерна почти в 2 раза, а мяса — даже в 3 раза меньше, чем в США. Однако “отставание” в индустриальной сфере было тогда еще более резким: по выплавке стали — в 4, по добыче нефти — в 8 раз! [367] И превосходство сельского хозяйства США во многом было обусловлено именно его гораздо более высокой технической оснащенностью. Так, по обеспечению посевных площадей тракторами США в 1953 году в 6 раз (!) превосходили СССР (там же, с. 80).
* Есть все основания полагать, что без роста тяжелой промышленности и энергетики не смогло бы существенно повысить свою продуктивность и наше сельское хозяйство. В течение двух десятилетий, к 1973 году, производство зерна на душу населения увеличилось в 2 раза, мяса в 2,5 раза (это, правда, не означало, что СССР “догнал” США, так как и там продуктивность сельского хозяйства за эти двадцать лет значительно выросла).
* Обо всем этом немаловажно было сказать потому, что в последнее время наметилась тенденция к противопоставлению “маленковской” и сменившей ее в 1955 году “хрущевской” экономических программ в пользу первой. Если бы, мол, в 1953 году осуществился своего рода вариант нэпа с таким преобладающим развитием легкой промышленности и сельского хозяйства, которое привело бы к кардинальному повышению уровня жизни, дальнейшая история страны имела бы гораздо более позитивный характер.
* Но этот образец “альтернативного” мышления об истории (как, впрочем, все подобные образцы) — только, пользуясь лермонтовской строкой, “пленной мысли раздраженье”. Многие любители “альтернатив” усматривали глубочайшую “ошибку” в отвержении нэпа в 1929 году, полностью игнорируя при этом тот факт, что к 1928 году обнаружилась крайняя, в сущности катастрофическая нехватка товарного хлеба, которая неизбежно вела к деиндустриализации и даже деурбанизации страны.
* А в 1953 году, когда количество работников в сельском хозяйстве было почти в два раза меньше , чем в 1928-м, и трудились они всецело “коллективно” на огромных (в сравнении с “полосками” 1920-х годов) посевных площадях, было немыслимо увеличить продуктивность без кардинального роста технической оснащенности. Как уже сказано, обеспеченность страны зерном (имея в виду количество зерна на душу населения) увеличилась с 1953 по 1973 год более чем в два раза, но этот рост был, конечно, невозможен без роста парка сельскохозяйственных тракторов за это время почти в три раза, а комбайнов — более чем в два раза (кстати, и добыча нефти за два десятилетия выросла в шесть раз) [368] . И вполне понятно, что без интенсивного развития тяжелой промышленности сельское хозяйство было обречено на топтание на месте.
* Вместе с тем, разумеется, нельзя отрицать, что уровень жизни в начале 1950-х годов был предельно низким — о чем свидетельствовал и быт преобладающего большинства тогдашних студентов Московского университета. Многие студенты (и даже студентки!) являлись на занятия в потрепанных лыжных костюмах (они были дешевле иной одежды), обед их подчас состоял из нескольких кусков намазанного горчицей или посыпанного сахарным песком черного хлеба и стакана жидкого чая, большая часть из них обитала в тесных общежитиях... *
* Но необходимо учитывать, что все это не представлялось тогда чем-то нетерпимым. Шло четвертое десятилетие “строительства социализма”, и люди привыкли ... И хотя маленковская программа быстрого и значительного роста уровня жизни вызвала радостные надежды населения страны, особенно сельского, люди политически и идеологически активные не очень уж ею соблазнились, — несмотря на то, что у большинства из них жизнь была весьма или даже крайне скудной.
* Помимо прочего, в программе Маленкова имело место одно трудно объяснимое противоречие. Как пишет современный историк, “в решениях 1953 г. по сельскому хозяйству было и весьма серьезное упущение... Маленков высказался в том духе, что “страна обеспечена хлебом”, т. е., по сути, повторил свои же слова, высказанные на ХIХ съезде партии (в октябре 1952-го, еще при Сталине. — В. К. )... Первым на ошибочность столь откровенно мажорной позиции обратил внимание Хрущев. В январе 1954 года он направил в Президиум ЦК Записку, в которой говорилось: “Дальнейшее изучение состояния сельского хозяйства и хлебозаготовок показывает, что объявленное нами решение зерновой проблемы не совсем соответствует фактическому положению дел... нам не хватает зерна из текущих заготовок для государственного снабжения, а также имеется недостаток в зерне для удовлетворения нужд колхозов и колхозников” [369] .
* Хрущев в данном случает явно выиграл очередной раунд в своем соперничестве с Маленковым. Но как же понять “упущение” последнего? Можно предположить, что Георгий Максимилианович (или некий его — как ныне принято выражаться — спичрайтер) исходил из сопоставления обеспеченности зерном в 1953-м и, с другой стороны, в последнем военном году, 1945-м. Тогда на душу населения пришлось всего лишь 178 кг, то есть менее 500 г на день, а теперь, спустя восемь лет, 435 кг, то есть около 1200 г на день, — почти в два с половиной раза больше. Конечно, сравнение впечатляло; однако следовало учитывать, что около 40% урожая составляло кормовое зерно (прежде всего овес, ячмень, кукуруза), которое должны были потребить крупный рогатый скот (55 млн. голов в 1953 году), свиньи (33 млн.), лошади (12 млн.) и домашняя птица * . Следовательно, на человека приходилось в день не 1200, а всего только 700 с лишним граммов, и если учесть, что хлебопродукты составляли едва ли не основную часть тогдашнего “рациона”, “зерновую проблему” действительно никак нельзя было считать решенной.
* Словом, маленковская экономическая программа, несмотря на ее явную для всех внешнюю “привлекательность”, в силу ряда обрисованных выше “изъянов” не являлась перспективной, и ее отвержение Хрущевым и другими выразило в конечном счете эту объективную, реальную бесперспективность...
* * * *
* Далее, существеннейшее значение имела и политико-идеологическая сторона дела. Как уже сказано, Маленков и его сторонники (включая Берию, хотя он находился у власти всего 114 дней) ориентировались на государство , продолжая, таким образом, двигаться по пути, начатому во второй половине 1930-х годов: к 1939 году партия испытала настолько грандиозный разгром, что, казалось бы, уже не сможет стать той безусловно главенствующей властной силой, каковой она была с октября 1917-го. Уже в 1936 году высококвалифицированные эксперты, находившиеся за рубежом, объявили о “смерти” партии. Троцкий: “... большевистская партия мертва”, и ее сменила “национально ограниченная и консервативная... советская бюрократия” [370] ; Георгий Федотов: “В России, теперь уже можно сказать, нет партии как организации активного меньшинства, имеющей свою волю” [371] .
* Правда, первый был крайне возмущен этим фактом, а второй — удовлетворен, и объяснялось это разноречие тем, что два идеолога принципиально расходились в своем отношении к большевистской партии.
* Федотов писал тогда же: “Весь ужас коммунистического рабства заключался в его “тоталитарности”. Насилие над душой и бытом человека... было мучительнее всякой нищеты и политического бесправия. Право беспартийного дышать и говорить, не клянясь Марксом... означает для России восстание из мертвых” (цит. соч., с. 83—84). А Троцкий ставил вопрос прямо противоположным образом: “... советское государство приняло тоталитарно-бюрократический характер”, между тем как ранее “возможно было в партии открыто и безбоязненно спорить по самым острым вопросам политики...” (цит. соч., с. 92).
* Итак, с точки зрения Федотова, тоталитаризм имел место тогда, когда в стране безраздельно властвовала партия, а переход власти к государственной структуре, перед которой в принципе все равны, он считал отходом от тоталитарного насилия; Троцкий же не мог смириться с тем, что партия утратила свое “особое” положение в стране * . И он был убежден, что настанет время, когда “советская бюрократия” будет “низвергнута революционной партией, которая имеет все качества старого большевизма” (там же, с. 209).
[««] Вадим Кожинов Россия. Век XX (1939-1964) Опыт беспристрастного исследования. [»»]