* «Товарная форма и то отношение стоимостей продуктов труда, в котором она выражается, не имеют решительно ничего общего с физической природой вещей и вытекающими из нее отношениями вещей. Это — лишь определенное общественное отношение самих людей, которое принимает в их глазах фантастическую форму отношения между вещами».

* Суть товарного фетишизма, по Марксу, в том и состоит, что люди, как в заколдованном зеркале, видят физические, чувственно воспринимаемые вещи там, где на самом деле есть лишь меновые стоимости. Маркс пишет:

* «Следовательно, таинственность товарной формы состоит просто в том, что она является зеркалом, которое отражает людям общественный характер их собственного труда как вещный характер самих продуктов труда, как общественные свойства данных вещей, присущие им от природы».

* Свойство обыденного сознания видеть в товарообмене как раз вещественные отношения (вещь с вещью и человек с вещью), Маркс уподобляет примитивному религиозному сознанию: «Здесь продукты человеческого мозга представляются самостоятельными существами, одаренными собственной жизнью, стоящими в определенных отношениях с людьми и друг с другом». То есть, именно вещественная, физическая ипостась товара и есть, с точки зрения политэкономии, призрак, привидение. Реальна для экономики только стоимость, скрытая под вещественной оболочкой. Это — хрематистика, из которой вычищены последние пережитки «экономики», взаимоотношения человека с вещами.

* Маркс признает, что полностью вытравить естественный взгляд человека на вещи трудно:

* «Позднее научное открытие, что продукты труда, поскольку они суть стоимости, представляют лишь вещное выражение человеческого труда, затраченного на их производство, составляет эпоху в истории развития человечества, но оно отнюдь не рассеивает вещной видимости общественного характера труда».

* В нескольких местах Маркс подчеркивает, что «научное понимание» [стоимости] стало возможным лишь при вполне развитом товарном производстве. Почему же именно при этом господстве рынка расцветает товарный фетишизм? Маркс видит причину в следующем:

* «Открытие этой тайны [стоимости] устраняет иллюзию, будто величина стоимости продуктов труда определяется чисто случайно, но оно отнюдь не устраняет ее вещной формы... Самая законченная форма товарного мира — его денежная форма — скрывает общественный характер частных работ, а следовательно, и общественные отношения частных работников, за вещами, вместо того, чтобы раскрыть эти отношения во всей чистоте».

* Выходит, «весь мистицизм товарного мира, все чудеса и привидения, окутывающие туманом продукты труда при господстве товарного производства» (Маркс) в том и состоят, что люди продолжают видеть физические вещи там, где существуют лишь выражаемые деньгами обще ственные отношения. Фетишем оказывается именно реальность, а реальностью — сверхчувственная меновая стоимость. Казалось бы, именно такое представление вещей, а не «энергетизм» Оствальда, должно было бы вызвать пафос «Материализма и эмпириокритицизма». Непосредственная связь проблемы товарного фетишизма с отношением к природе прекрасно осознавалась Марксом. Он сам на нее указывает как на почти очевидный аргумент:

* «А возьмите современную политическую экономию, которая с таким величавым пренебрежением посматривает на монетарную систему: разве ее фетишизм не становит ся совершенно осязательным, как только она начинает иссле довать капитал? Давно ли исчезла иллюзия физиократов, что земельная рента вырастает из земли, а не из общест ва?»

* Какую же истину Маркс стремился открыть ( проде­мон­стрировать ), прилагая к экономической реальности такую острую абстракцию, сходную с тем, чем в науке служил эксперимент — «допрос Природы под пыткой»? Существование в товарном производстве эксплуатации человека человеком, которая в общественном сознании маскировалась отношениями вещей (фетишизмом вещи).

* Так он и объясняет тот факт, что в «неразвитых» докапиталистических обществах товарного фетишизма не было, поскольку отношения зависимости людей были прозрачными, очевидными — как в производстве, так и в распределении. Там хрематистика занимает небольшое место, господствует общинное натуральное хозяйство (а «народы торговые в собственном смысле этого слова существуют, как боги Эпикура, лишь в междумировых пространствах древнего мира — или как евреи в порах польского общества»). Таким образом, материальная суть продуктов труда не маскирует общественных отношений:

* «Именно потому, что отношения личной зависимости составляют основу данного общества, отдельным работам и продуктам не приходится принимать отличную от их реального бытия фантастическую форму... Как бы мы ни оценивали те характерные маски, в которых выступают средневековые люди по отношению друг к другу, несомненно во всяком случае, что общественные отношения лиц в их труде проявляются здесь именно как их собственные личные отношения, а не облекаются в костюм общественных отношений вещей, продуктов труда».

* При этом ясное, реалистичное видение отношений в их целостности (в том числе включающих отношение человека к природе) оказывается у Маркса продуктом «недоразвитости» человека и общества:

* «Эти древние общественно-производственные орга низмы несравненно более просты и ясны, чем буржуазный, но они покоятся или на незрелости индивидуального человека, еще не оторвавшегося от пуповины естественно-родовых связей с другими людьми, или на непосредственных отношениях господства и подчинения. Условие их существования — низкая ступень развития производи тельных сил труда и соответственная ограниченность от ношений людей рамками материального процесса производства жизни, а значит, ограниченность всех их отношений друг к другу и к природе. Эта действительная ограниченность отражается идеально в древних религиях, обожествляющих природу, и народных верованиях».

* Это — довольно радикальное выражение евроцентризма, отрицающего иные, нежели в западной цивилизации пути развития общества и его системы идеальных представлений (например, о природе и человеке). Япония конца ХХ века, с распространенными в массовом сознании анимистическими взглядами на природу (не говоря уж об Индии) оказывается при таком понимании страной на «низкой ступени развития производительных сил». Отметим и такое противоречие: недостаточный уровень атомизации людей, сохранение между ними естественных связей Маркс приравнивает к «ограниченности отношений рамками материального процесса производства». На деле же эти отношения несравненно богаче отношений между «зрелыми» индивидами, что показано множеством антропологов, психологов и социологов (назовем таких, как Дюркгейм, Леви-Стросс, Лоренц и Фромм).

* Объяснение сути эксплуатации при капитализме имело огромное социально-философское и идеологическое значение и привлекло к марксизму массы людей, которые ощущали себя жертвами эксплуатации. Абстракция Маркса не создала бы проблем, если бы, выявив необходимую для социальной философии суть, он бы, как доктор Фауст, вышел из лаборатории своих идеальных моделей в реальный мир осязаемых вещей или хотя бы четко предупредил своих учеников, что в «Капитале» речь идет лишь об одном, крайне идеализированном срезе реальности. Но получилось так, что вместе с увлекшей людей простой моделью эксплуатации многие поколения марксистов включили в свое сознание всю идеальную трудовую теорию стоимости как адекватное реальности описание хозяйственной деятельности. Это создало вокруг марксизма «железный занавес», отделивший его от экологического чувства, а также привело к другим тяжелым последствиям.

* Самые тяжелые последствия это имело для советского проекта. Как только, после смерти И. В. Сталина, в официальную идеологическую догму была возведена « полит­экономия социализма» с трудовой теорией стоимости, в советском обществе стало распространяться мнение, что работники являются объектом эксплуатации. В воображении был создан и «класс эксплуататоров» — бюрократия. Мощный удар по фетишизму вещей породил разрушительный фетишизм призрака эксплуатации. Сам марксизм создал «троянского коня», в чреве которого ввозились идеи, разрушающие общество, принявшее марксизм в качестве идеологии.

* Сегодня, в условиях острого идеологического конфликта в России, любой подход к анализу наследия Маркса вызывает болезненную реакцию той или иной части политического спектра. Поэтому внесу разъясняющую оговорку. Было бы просто нелепо (или недобросовестно) ставить под сомнение аналитическую силу разработанной Марксом модели капиталистического производства, как и роль этой модели в становлении современной социальной философии, социологии и культуры вообще. Сила этой модели в большой степени обусловлена ее высоким уровнем абстракции. Ее можно уподобить модели идеального цикла тепловой машины Карно, которая заложила основы целой новой картины мира. Переворот, совершенный Карно, также стал возможен благодаря высокой степени абстракции: там, где инженеры искали лучшую конструкцию, лучшие материалы или рабочее тело (пар), Карно увидел взаимный переход двух универсальных категорий, объема и давления, при разных температурах. Он исключил из рассмотрения и топку, и топливо, и дым из трубы, и объяснил идеальный процесс.

* Маркс сделал то же самое для экономики — описал идеальный цикл воспроизводства, сделал его прозрачным. Но есть разница. У Карно фундаментальные параметры цикла соизмеримы — они связаны простым математическим уравнением. В экономическом цикле параметры в реальности несоизмеримы, они приводятся в соизмеримую форму через абстракцию более высокого уровня. То есть «вернуться» к реальности из модели Маркса гораздо сложнее, чем из модели Карно, и этого «возврата» последователи Маркса удовлетворительно не разработали. Во-вторых, сразу же после того как работа Карно была введена в научный оборот Клапейроном, началось быстрое наращивание его модели. Как мы видели выше, уже Джевонс дополнил модель, привлек внимание к «топке» (углю). А Клаузиус соединил проблему топки с проблемой энтропии. Подобного процесса с моделью Маркса не произошло, его последователи этой работы не проделали. Модель стала работать и в идеологии, и в экономической практике так, будто она представляет не идеальный цикл, а реальный процесс.

* Поскольку трудовая теория стоимости Маркса исклю ча ла из рассмотрения все природные, ресурсные и эколо гические ограничения для роста общественного богатства, вера в возможность бесконечного прогресса в развитии производительных сил получила в марксизме свое высшее, абсолютное выражение. Прочитав «Происхождение видов» Дарвина, Маркс писал Энгельсу, что «в этой книге дается историко-естественное основание нашей концепции». Эволюционное учение, оказавшее огромное влияние на всю идеологию современного общества Запада, сразу же было включено Марксом в политэкономию как «естественный закон» развития производительных сил. Энгельс так и подытожил труд Маркса: «Чарльз Дарвин открыл закон развития органического мира на нашей планете. Маркс открыл основной закон, определяющий движение и развитие человеческой истории, закон до такой степени простой и самоочевидный, что почти достаточно простого его изложения, чтобы обеспечить его признание». При таком видении истории всякое новое знание о материальном мире, которое подрывало эту веру в прогресс, считалось ненужным или отвергалось.

[««]   С. Г. Кара-Мурза "Идеология и мать её наука"   [»»]

Главная страница | Сайт автора | Информация